В центре Эрмитаж-Казань проходит большая экспозиция Расима Бабаева «В поисках истины»- экспрессивного художника Азербайджана 20 в., представителя Апшеронской живописной школы.

«Я не знаю счастья выше, чем закрыться в мастерской и работать.
Пишу запоем, забывая о сне и еде.
В это время я не думаю, поймут меня или не поймут,
нужно то, что я делаю кому-то
или это будет встречено полным неприятием…»
Расим Бабаев.

В пяти залах представлено около 80 произведений, относящихся к разным периодам творчества художника с 1970-х по 2000-е годы. Это живопись, графика, рисунки тушью на рисовой бумаге, расписанные керамические тарелки.

Выставка произведений Расима Бабаева в центре Эрмитаж-Казань — вторая крупная в России за последние годы.

Осенью 2013-го одноименная выставка была проведена в Государственном музее Востока в Москве. Осенью 2014 года произведения этого художника будут представлены в Государственном Русском музее Санкт-Петербурга.

Расим Бабаев — певец Востока, который пережил и пропустил через себя искусство тюркской каллиграфии и восточной миниатюры. Как говорит сам художник, «восточное искусство всегда было более возвышенным, одухотворенным» и ставило своей целью отображать глубокую суть этого мира.

Он также черпает свое вдохновение из мифов, легенд, снов, где все очень живо и символично. Наиболее ярко это представлено в его серии тарелок. С расписных блюд на нас глядят удивительные и несколько пугающие существа, словно вышедшие из леса на портрет к художнику. Пластика формы, разлетающиеся размашистые руки с огромными оттопыренными пальцами, ноги, пустившиеся в пляс, — все несется в неистовом танце. Это само воплощение безудержного веселья, мощного фонтана жуткой радости. Да, жуткой, так как она пугает, пугает своей самобытностью, своей свободой, своей силой. Но и притягивает одновременно. Подобные чувства испытывает городской человек в дремучем лесу — этот знакомый, но забытый мир и манит, и отталкивает. Так себя выражает жизнь в дикой природе. И эти фантастические существа родом из тех глухих мест, из глубоких дремучих лесов подсознания. Примечательно, что цвета густые, плотные: это сочетание красного, черного, охристого. Сразу вспоминается культура Африки, где маски, наряды, декоративные изделия расписываются как раз этими тремя красками. Как известно, Африка — это яркий образ примитивизма и нетронутости, там люди ближе к природе. Считается, что человек зародился именно там.

Так и Расим Бабаев своими первобытными образами будит в нас наше прошлое. Что-то очень старое, архаичное поднимается в нас, глядя на этих существ. Старое — не дряхлое, а старое — глубоко древнее. Мы, горожане, так редко соприкасаемся с этой древностью. И когда она просыпается в нас, с ней приходят страх, а иногда может быть и ужас, как желание сбежать и не смотреть, но вместе с тем проявляется и глубокий интерес, открывается генетическое воспоминание того, что мы знали эти миры когда-то. Подобные настроения есть не только в керамике, но и в живописи. Это и серия «Шаман» (2006) с изображениями масок, либо «Любовь» (1982), вновь напоминающими Африку.

Тема отношений между мужчиной и женщинами затрагивается на протяжении всего творчества. Расим Бабаев решает ее также через образы, глубоко спящие внутри любого человека — через Адама и Еву. Он рассказывает не о какой-то конкретной личной истории, а это обобщенный образ, в котором уживаются истории многих.

Если обратиться к теме мифов, то художнику особенно близки национальные сказочные герои Дивы. На тарелках изображения этих удивительных существ решены преимущественно тремя цветами: красным, черным, охрой. А здесь можно наблюдать целую гамму контрастных сочетаний: бирюзовый с оранжевым, фиолетовый с черным, красный с зеленым. Тоже экспрессивное цветовое безумство, рождающее архаичные стихии в нас, но уже с другими оттенками настроений: вот див отдыхает в раю, или танцует над ночным городом, или забавляется над испуганными женщинами, а вот он свидетель любви Адама и Евы.

У художника есть работы и с более легкими эмоциональными лирическими состояниями. Это пейзажи родных мест «Дождь» (1995) и «Весна»(1973), портреты женщин, которых он встречал на улицах. И здесь, конечно же, работает совсем другая палитра. Это либо голубой и белый, в которые празднично вплетен красный, в изображении женщин-прохожих (серия из трех работ «Женщины с узелками», 1997–99). Или нежный бирюзовый, перетекающий в розовый, их оттеняет светлая охра и задает акценты ультрамарин, рождая тонкие перламутровые переливы «Весны». Его пейзажи, мимолетные портреты наполнены любовью и трепетом к родному краю, к его жителям.

В связи с этой темой особенно интересны своеобразные портреты верблюдов. Именно портреты: написанные с огромной нежностью, у художника это не просто изображения животных, а символ дома и благополучия. Как теплый костер на фоне ночного неба горит красным верблюд, украшенный коврами и бубенцами, в работе «Ночлег»(1989). В другом варианте двугорбый «корабль пустыни» показан окруженным толпой: герой картины притягивает к себе людей, и здесь он как праздник, образ счастливой, радостной жизни («Красный верблюд», 1989).

Вообще, во многих его работах фигурируют животные. Это и ослы, и лошади, и собаки. Тема животных органично переплетается с миром мифов и легенд. Особенно интересен персонаж дракона. Он везде разный: то он ошалевший от радости с глазами в разные стороны и танцующим телом на бешеном ультрамариново-красном фоне (2002). То он растерян и даже слегка напуган с поднятыми вверх лапами, словно он сдается (2003). Или хитрый, замышляющий что-то коварное, решен в серо-черно-охристой гамме (1994). И наконец, дракон — пленник своего грозного образа, уставший от своих злодейств(2003).

С этими чудовищами из мифов соседствуют две очень яркие живописные работы, сразу же выделяющиеся по броскости оттенков и композиции. Это иллюстрации к азербайджанским сказкам. И построены они по принципу тибетских мандал: в центре изображение главного героя, а остальное пространство делится на сегменты, где собственно излагается повествование. И явно можно видеть это в масляных работах, посвященным тюркским письменам и каллиграфии.

Удивительно, но при этом возникают ассоциации с творчеством В.Кандинского, у которого кривые задают ритм картине. Но, в отличие от русского абстракциониста, У Расима Бабаева эти изгибы линий — не просто волны, а стилизованные каллиграфические надписи. Словно надписи, обычно сдерживающие себя законами правописания и притяжения друг к другу, вдруг получили свободу. Словно они попали в пространство, где нет силы тяготения и оказавшись там, перестали нести ту смысловую нагрузку, которая давлела над ними. Теперь они — абстрактные формы — простые черточки, точки — парят в свободном пространстве. Лишь отголоски их прошлой природы напоминают нам об их изначальном назначении.

Интересна серия «Беженцы», которая представлена четырьмя работами, выполненными в наивной манере. Это портрет не одного человека, а целой толпы: множество глаз и бесчисленное количество ног создают этот абстрактен образ, который характеризуется дробностью и напоминают рисунки ребенка. Изображения рассыпающихся, неоформленных фигур полностью соответствуют пониманию жизни беженцев, с их нестабильностью, отсутствием дома, их постоянными перемещениями.

По этим рисункам можно почувствовать, что художник работал легко, по наитию. Он быстро изображал первое, что проявлялось в его фантазии, не дорабатывая форму. Его герои, знакомые каждому, несут обобщенность. Ему лишь было дано увидеть, провести через себя и запечатлеть их. Точно провод с электрическим током, где ток — это сказочные чудовища, будящие в нас давно забытое древнее. А художник — проводник.

Как уже отмечалось, в творчестве художника прослеживаются параллели с древним искусством Востока. Это можно заметить и в его быстрых автопортретах тушью — здесь возникают аналогии с китайской живописью.

Но завершает выставку живописный автопортрет: художник изображает себя в желтом халате с лихо закинутыми друг на друга ногами. Он находится в неопределенном пространстве. Кажется, что мастер сидит на подоконнике и его ноги болтаются свободно в воздухе. Он может сорваться и упасть, но балансирует на тонком чувстве равновесия. И это глубоко символично: в этой хрупкой устойчивости он чувствует себя вполне свободно, настолько, что может покачивать ногой и играться яблоком. Его ребячество выражает себя и в лихо поднятых бровях, в живом, подвижном лице, отражающий его шутливый и игривый нрав.

Можно назвать этот портрет приглашением к новому знакомству автора со зрителем. Художник открыт и легок. В нем гармонично сочетаются мудрость веков, смелый и веселый характер. И, безусловно, разговор будет приятным.

Петриченко Валерия